Он хлопает ладонями по бедрам, быстро встает, протягивает руку, помогая мне подняться. Я хватаюсь за его ладонь, ожидая, что, как только я встану, он отпустит меня, но нет. Он выводит меня в центр сцены. Мы останавливаемся рядом со стулом.

– Сперва нужно хорошенько рассмотреть комнату с этого возвышения, привыкнуть стоять на сцене, – говорит он, потом берет меня за плечи и поворачивает лицом к рядам пустых стульев и диванов.

– А как часто надо выступать перед всеми?

– О, здесь нет строгих правил, – говорит он откуда-то из-за моего правого плеча. – Как тебе самой удобно. Первое выступление обязательно – без него ты не сможешь быть наравне со всеми, но потом ты уже сама сможешь решать, когда читать стихи.

При мысли о чтении стихов перед публикой мне снова становится плохо, так что я поспешно меняю тему.

– А откуда здесь вся эта мебель? – Трудно представить, как ребятам удалось ее сюда внести. Эта задача вообще кажется непосильной, особенно если вспомнить крутую, узкую лестницу.

Когда я вновь к нему оборачиваюсь, Эй-Джей сидит на стуле, одной ногой упираясь в пол, а вторую поставив на перекладину. Руки скрещены на груди. С того места, где я стою, они кажутся довольно мускулистыми. Раньше Эй-Джей казался мне высоким и тощим, по-симпатичному тощим. Но теперь я вижу, что он вовсе не такой.

– Из реквизитной, – отвечает он.

– Откуда-откуда?

– Если спуститься по лестнице и свернуть налево, а не направо, то окажешься в реквизитной.

– Реквизитной? – переспрашиваю я, приподняв бровь.

– Это комната прямо под сценой, – поясняет он. – Она оснащена огромным грузовым лифтом, с помощью которого декорации поднимают на сцену и возвращают на место. После окончания спектакля, когда декорации становятся не нужны, их складывают в реквизитной до той поры, когда они снова понадобятся. Или пока их не переместят в другое место.

– В другое место?

Он показывает на оранжевый диван, на котором сидел в тот день, когда я впервые здесь оказалась.

– Вот наше последнее приобретение. Нам с Кэмероном пришлось ему ножки отвинтить, чтобы занести сюда диван с лестницы. Он минут десять проторчал у нас в дверном проеме – только потом мы наконец придумали, как его втащить. – Эй-Джей быстро встает, выразительно кланяется и опускается на место. – В итоге у нас все получилось.

Широко улыбаюсь.

– Вы все-таки пронесли его в комнату?

– С большим трудом.

Оглядываю комнату и вдруг понимаю, почему здесь все такое странное, словно из совершенно иной эпохи. Антикварный книжный шкафчик, а на нем лампа в стиле модерн. Ретрокресло из семидесятых рядом с блестящим металлическим журнальным столиком.

– Неужели здесь вся мебель из реквизитной?

– Ага.

– А в театре не замечают пропажи декораций?

– Ну… Реквизит потихоньку пропадает вот уже десять лет, с момента возникновения «Уголка поэта». Уверен, они периодически замечают пропажи, особенно крупные.

– Как, например, этот ярко-оранжевый диван.

– Вот-вот.

– Даже если они и заметили исчезновение реквизита, им ни за что не догадаться, где его искать, – пряча улыбку, замечаю я.

– Здесь у нас своего рода тайник, – улыбнувшись одним уголком рта, сообщает он. – Наверное, надо бы постыдиться, что мы столько всего сюда натащили?

– Да, хотя бы ка-а-а-пелька стыда не помешала бы, – с улыбкой подтверждаю я, показывая пальцами эту самую «капельку».

– Мы ведь их не украли, в конце-то концов.

– Ну разумеется. Просто перенесли.

– Это невероятно удобная штука. – Эй-Джей проходит мимо меня и с глухим стуком спрыгивает со сцены на пол. А потом заваливается на диван и проводит ладонями по подушкам. – А еще этот диван вдохновляет! Если тебе не о чем писать, напиши о нем! Это прекрасная тема!

– С чего мне писать о мебели? – со смехом спрашиваю я. У меня психическое расстройство и четыре подруги, которые не воспринимают меня всерьез. Так что мне найдется о чем сочинять стихи и без уродливого оранжевого дивана.

Он усмехается, и на левой щеке появляется ямочка, которая тут же привлекает мой взгляд.

– Понятия не имею, – говорит он, откидывает голову назад и смотрит в потолок. – Ладно. Жду твоих вопросов, Сэм, – напоминает он и выразительно указывает на себя.

Сэм. Опять. Это имя невольно нас сближает.

Прогуливаюсь по сцене, словно «прощупывая» ее ногами. Пробегаю пальцами по стулу, вспоминая, как страшно мне было здесь. По-прежнему боязно на него садиться, поэтому я огромным усилием воли заставляю себя опуститься на сиденье и оглядываюсь. Опустевшая комната выглядит совсем иначе. Безопаснее. Во всяком случае, теперь я чувствую себя не стриптизершей, а будущим поэтом.

Эй-Джей по-прежнему лежит на диване и наблюдает за мной.

– Расскажи мне подробнее о правилах. Нельзя критиковать ничьи стихи, а тем более свои собственные, так?

– Верно. Сама видела, что началось, когда я нарушил этот закон.

Вспоминаю, как Эй-Джей стоял на сцене, гитару, висевшую на ремне, его жест, которым он пригласил всех присутствующих швырнуть в него комья бумаги.

– Да, я помню. – Мысли о том дне напомнили мне еще об одной загадке, которую я никак не могу решить.

– Почему вы всегда начинаете с рассказа, где именно было написано стихотворение? Почему это так важно?

– У тебя есть излюбленное местечко, где тебе больше всего нравится сочинять? Место, которое тебя вдохновляет?

Представляю свою комнату, в которой я, свернувшись калачиком под одеялом, пишу, несмотря на позднее время, пока рука не начнет болеть. Картинка приятная, но вдохновляющей я бы ее не назвала. А потом думаю о бассейне.

– Да, есть.

Эй-Джей заглядывает мне в глаза.

– Мы считаем, что такие места чрезвычайно важны и что про них надо упомянуть. Ведь тогда они становятся как бы частью самого стихотворения.

По рукам у меня бегут мурашки.

– Хм. Мне нравится это правило!

– Мне тоже. Я, кстати, вспомнил еще одно, – говорит он, вновь запрыгивает на сцену и встает прямо напротив меня. – Первое стихотворение, которое ты прочтешь в «Уголке поэта», должно быть написано здесь.

– Что?!

– Да-да.

Вот блин. Когда мы с Сидни разговаривали перед уроком истории, она ведь и словом не обмолвилась о том, что нужно подняться на сцену. До чего же опрометчиво я поступила…

– Почему же вы тогда не помешали мне, когда я собралась читать свои стихи?

– В тебе было столько решимости! – со смехом отмечает Эй-Джей. – Мы попросту не понимали, как тебя остановить.